Артем Еремеев - Безумный алхимик
Остаться без единственного знакомого в новом мире было страшно. Крупные красноватые мухи взвились над телами, в нос ударил тяжелый сладковатый запах гниения.
Потом был обед и занятия по грамоте. Удобная рукоятка как влитая легла в ладонь приятная тяжесть навалилась на руки. Кислый запах все усиливался. Нас хлестал по задницам стеком учитель-сержант, тогда как новобранцев пинками подкованных сапог подгонял дежурный сержант.
Артем Еремеев - Безумный алхимик - Ясно, скелет, конечно, быстрый, но тупой. Рот был растянут то ли в улыбке, то ли в оскале и полон мелких, острых зубов.
Ааааааааа… мне конец… все… земля близко… удар…хрясь… я умер… Темнота… — Я жив? Темно… больно… дышать — хочу дышать. Живительный вздох раздается в пустом зале впервые за долгое, очень долгое время. Как же все болит. Я хоть жив или уже умер? Хотя нет, если умер, то тело бы так не болело, а раз чувствую тело, значит, еще жив. Ага, это я помню. Андрей, двадцать два года, работаю на стройке, не был, не привлекался, в связях, порочащих его — был, но не замечен. Я попробовал пошевелиться, с трудом, но тело откликнулось, руки… ноги… голова… лицо. Осторожно касаюсь ее пальцами, как будто корка, засохшая и уже потрескавшаяся. Корка на глазах была гораздо неприятнее, с век отходит просто, но на ресницах и бровях — блин, да отдирайся же ты наконец, сволочь, — ресницы слиплись и никак не поддавались. Вроде размочило, несколько раз моргаю, веки медленно разлепляются еще немного и… вижу… Медленно сажусь, опираясь на руки: ах ты, зараза, блуээээ кха кха блюуэээээ. Ммдааа, и себя, похоже, заблевал, наверняка сотрясение. Сижу абсолютно голый в куче собственного дерьма, на куче прелых листьев, земли и прочего мусора, в бледном свете то ли луны, то ли фонаря, явно в какой-то комнате. Стен не вижу, но чувствую ограниченность пространства. Снова ощупываю маску на лице, с подбородка не снять, в бороденку влипла, уши проковырял как смог, и голова стала меньше кружиться. Проковырял и прочистил сопелки, дышать стало легче. Втянул воздух и закашлялся, воздух вонял рвотой, дерьмом и тлением. От этих миазмов меня опять стошнило, успел лишь повернуться, чтобы не заблевать снова ноги. Откинувшись на руки, я, стараясь дышать ртом, привыкал к новым ощущениям. Попытка покричать и позвать кого-нибудь закончилась мучительным кашлем, я не смог выдавить ни звука. Однако голова вроде успокоилась и сознание прояснилось. Какого хрена тут происходит?.. Ворох мыслей галопом проносится в моей ушибленной головушке. Меня что, эти дебилы, джам-шуты, в канализацию сбросили? Ну, с-с-суки, выберусь, в бетон залью всех! Сначала в гудрон, потом в бетон! Мало-помалу глаза начали привыкать к лунному, но всё же яркому свету. Да и звёзды вон светят. Я медленно приподнялся, перевернулся и на четвереньках стал отползать от разворошённой смердящей кучи. Сразу встать не получилось, голова кружилась не по-детски. Так на карачках я дополз до стенки, попутно отметив, что пол-то не простой, а мозаичный. Прислонившись спиной к стене, я отключился. Очнулся, резко вздрогнув, и сразу прикрыл глаза рукой. Яркий столб дневного света бил из дыры, зияющей в потолке круглого помещения. Зал примерно пятнадцать метров от стены до стены, в нем царило запустение и разруха, какие-то кучи мусора и обломков разбросаны вдоль стен. Сами стены облупленные, местами обожженные, местами с вывороченной корнями деревьев кладкой, плавно перетекали в потолок. Паутина, покрытая пылью от осыпавшейся штукатурки, широкими лоскутами свисала почти до пола. В центре, под дырой, куча земли и прелых листьев, в которую я и приземлился. Подняться получилось с первого раза, даже легко как-то, только координация по-прежнему сбоила, и меня шатало и мотало во все стороны. Аккуратненько по стеночке, шаг за шагом я принялся обходить свой склеп. Решил его называть пока так, потому что мраморные мозаичные полы в канализации не кладут, а метро у нас в городе и окрестностях отродясь не было. Наверху на высоте двух моих ростов, а я 183 сантиметра, зияла дыра. Из нее торчали какие-то палки, ветки, слышался шум ветра в кронах деревьев и редкие трели птиц, и все — ни тебе гудков, ни сирен, ни многоголосого городского гула. Я закончил соскребать спекшуюся корку крови с лица, мда-а-а, натекло кровищи с меня внушительно. Однако не могло не радовать и очень сильно удивляло, что кроме сотрясения и кровопотери никаких других серьезных травм у меня не наблюдается. А ведь я свалился с одиннадцатого этажа на усыпанную строительным мусором и укатанную сотнями грузовиков площадку. Поначалу я снова хотел покричать, позвать людей на помощь, но передумал. Во-первых, все еще получалось только сипеть и кашлять. Во-вторых, закрался червячок опаски, вдруг эти «спасатели» решат, что проще меня добить, чем оправдываться, почему спрятали тело. Вот только самому наверх не вылезти — высоко. В противоположных концах зала находились двери. Одна из створок валялась уже на полу, а другая, сорванная с верхней петли, была прислонена к стене. В проеме торчал здоровенный каменюга, видимо, когда-то выбивший эти двери и застрявший намертво, перегородив вход. Мда, значит, ни руками, ни даже лопатой, будь она у меня, прорыть выход наружу не светит. Хрясь, и ручка осталась у меня в руке, а за дверью с эхом звякнула вторая половина. Со злости пнул ногой в дверь — гулко бухнуло, нога впечаталась и оставила четкий след. Дерево напоминало мокрый картон. Легонько подсадив плечом, я надавил на сминающиеся створки и протолкнул их внутрь следующего помещения. Пахнуло сыростью и холодом, остатки двери сорвались с петель и тяжело шлепнувшись, стали сползать по лестнице вниз, в темноту. Поминутно прислушиваясь, принюхиваясь и присматриваясь, стал спускался все глубже в темноту. Стены лестницы, как и ступеньки, были шершавыми и влажными, но ни под рукой, ни под ногами самой воды не было, лишь знакомо пахло мокрым бетоном. Насчитав полсотни ступенек, я присел передохнуть. Глаза уже привыкли к темноте, и стало казаться, что внизу виднеется бледное свечение. Отдохнув минут десять, я продолжил спуск, ощупывая сначала каждую ступеньку, потом через одну, как вдруг осознал, что вполне различаю очертания лестницы. Света действительно прибавилось, и виной тому был мох, росший через равные промежутки на потолке. Он слабо светился, как куски фосфора, давая такой же бледно-зеленый свет. Надо бы сваливать отсюда побыстрее, мало ли от радиации или какой ядреной химии он так начал светиться. Вырастет потом третий глаз и совсем не обязательно, что на лбу. Я ускорился, благо стало светлее, отмахав еще полсотни ступеней, оказался перед разбитыми дверями, от которых одни рамы остались. По бокам дверей стояли скульптуры, в которых теперь лишь угадывались людские очертания. Безголовые, с обрубками рук и облепленные мхом, они стояли как стражи подземелья. Пройдя мимо статуй, я заглянул сквозь останки двустворчатых дверей… Ничегосебееееее… Огромное помещение, похожее на школьный спортзал, было густо залито бледно-зеленым светом. Он лился с потолка, в центре которого мох свисал большими гроздьями на манер люстры и, далее растекаясь по всему потолку, сползал на стены. На полу под слоем грязи проступал рисунок карты. Внутри все похолодело, мозг лихорадочно подбирал варианты, в какое место я вляпался, как глубоко и чем мне это грозит? В этот момент мой живот издал громкое урчание, разнесшееся по залу, как мне показалось, подобно раскату грома. Я схватился за него, стараясь заглушить, но второе урчание получилось еще громче. Заглядываю снова в зал, ничего не изменилось, мох висит, светится и не шевелится, — Да шевелится, как же, так и до паранойи недалеко, однако, может, проверить? Дверная ручка-то все еще в руке. Размахнувшись, запускаю ручку в потолок, и, уже отпустив снаряд, меня бьет мысль — мхи размножаются спорами! Провожаю взглядом дверную ручку. Она влетает в светящийся ковер и, мягко отскочив от него, с громким звоном падает на пол. Поспешно ныряю обратно к лестнице, кляня себя за тупость, и, вскарабкавшись на десяток ступеней, замираю прислушиваясь. Сижу и вспоминаю полет ручки, вроде спор не заметил, такая масса должна целое облако выдать. Все тихо, никто не пришел проверить причину громких звуков, и я, подождав еще минут пять, осторожно выглядываю в зал. Ни облаков спор, ни розовых тантаклей не видно. Пробираюсь в зал и медленно по стеночке начинаю обход-осмотр.
Хотя, кажется она такая из-за ожога на лице, ну да это и не важно. Звонкое ржание лошади, беззлобная ругань приезжающих и отъезжающих, стук подков по мостовой — ну здравствуй долгожданный шум большого города. Воздух рванулся в открывшийся проход, а я, поднявшись и отряхивая отбитую задницу, последовал за ним. Снова ощупываю маску на лице, с подбородка не снять, в бороденку влипла, уши проковырял как смог, и голова стала меньше кружиться. За последние время мне не встретилось ничего, кроме воды, камня и ржавых агрегатов непонятной конструкции и назначения. Размахнувшись, запускаю ручку в потолок, и, уже отпустив снаряд, меня бьет мысль — мхи размножаются спорами! Туда же полетели склянки и бумаги со столов.